В июне этого года на нашем сайте была опубликована статья "Гуди гораздо, играй получше", в которой мы говорили, что наилучшее средство сближения между европейскими и российским социумами лежит в области общепонятных ценностей - гротеска, глума, карнавала, просто смеха. Эта статья была написана для VI Международного конкурса СМИ «Ганза - связь времен» (2018 г.). Сейчас мы расскажем о похожим идеях от лица писателя Дмитрия Быкова на примере марша матерей, прошедшего в Москве 15 августа в поддержку 18-летней Анны Павликовой и 19-летней Марии Дубовик, которых обвиняют в экстремизме. Вот, на мой взгляд, наиболее важная идея статья Быкова:
Оппозиция больше не боится быть смешной: кто подставился нарочно, тот победил. Те, кто больше всего боятся быть смешными, уходят со сцены: ситуация такова, что настала эпоха сардонического юмора, сентиментального гротеска.
Далее мы полностью цитируем статью Д. Быкова "Мокрый марш" с сайта "Сноб" .
«Марш матерей» наверняка войдет в историю современной России как первая неразрешенная акция, на которой не было задержаний. Мало того, власть впервые выступила как своеобразный партнер оппозиции. Но чьей победой обернулось шествие с игрушками?
Это было нечто качественно новое, и мне, скорее, понравилось. Новизна состояла в том, что «Марш матерей» вызывает по итогам не одну и даже не две эмоции, а довольно сложный букет чувств. И это само по себе принципиально ново, потому что обычный марш сопровождается чувством счастья от преодоления своего скепсиса и страха, плюс стыдноватое облегчение от того, что не поментили. И только.
Здесь же получился слоеный пирог, из которого каждый выедает свой корж — кому что ближе, — но в целом есть ощущение сложности, а это почти всегда означает переломность момента. Потому что однозначного ощущения победы нет, но и поражения — ни в коем случае. Пожалуй, это вообще был переход протеста в новое состояние, в котором важна уже не численность, а качество; эта акция исключительно качественная. И, как всегда в случае творческой удачи, соавтором выступает Господь. Если бы не случилось в центре Москвы такого дикого ливня с ураганом и страшно трескучим громом, все было бы иначе: ну сошлись, ну прошлись, ну не разгоняли, и слава Богу. Но то, что ливень утих ровно перед началом марша, хотя не прекращался всю ночь, уже отчасти вдохновляло. Как бы знак. Потому что в половине седьмого я за успех этой акции не дал бы и мокрой кошки. То, что все шли такие мокрые, было одновременно жалобно и притом довольно триумфально. Идут даже в непогоду, не расходятся, и хотя количественно все было довольно скромно (тысячи две, ну две с половиной при самом комплиментарном подсчете), качественно это уже скачок. Не растаем, не сахарные, за деток потерпим и так далее — все это бодро перелетало по толпе. Как заметил один мой студент, встреченный тут же, зонтики сами по себе создают объем.
Сама по себе идея сугубо мирного шествия с плюшевыми игрушками — это сильный постмодернистский ход (постмодернистский не в смысле снятия бинарных оппозиций, которые, кстати, не обязательно снимаются в постмодерне, а в смысле цитатности, многослойной аллюзии). Плюшевые игрушки содержат в себе насмешку над самой идеей протеста, подчеркивая его кукольность, имитационность; в этом есть и вызов, то есть демонстрируется сразу, до чего дошел прогресс. Уже и плюшевый мишка воспринимается как угроза режиму, каково! Здесь же и сентиментальность, робость, жалкость и одновременно сильнейший удар ниже пояса. Я это признаю, потому что они нас бьют ниже пояса регулярно, иногда буквально, и нечего миндальничать. Кира Муратова отлично чувствовала такие вещи, и потому самая душераздирающая сцена «Настройщика» происходит на станции, где в окно поезда лезут плюшевые игрушки. Ими здесь торгуют, потому что зарплату выдают продукцией единственной в городе работающей фабрики — как раз игрушечной. И это лишний раз подтверждает, что сентиментальность как раз примета силы, а отнюдь не слабости. Женщины, матери, с плюшевыми игрушками, еще и под дождем — это зрелище такой жалобности, которая граничит уже с безжалостностью. Самый сильный удар наносится плюшевыми животными. И здесь был точный расчет: да, есть соблазн разогнать такую демонстрацию, очень уж явно она подставляется.
И я был почти уверен, что разгонят — нагло, демонстративно, с массовыми арестами и автозаками, с истерикой по телевидению. Это было бы сильным аргументом: мы ничего не боимся, плевать мы хотели на свое и экспортное общественное мнение, нам хоть мать, хоть Чебурашка — всех затопчем. Но это был бы ход не просто сильный, а и совершенно самоубийственный; чисто по картинке это была бы акция, вызывающая уже не рабский трепет и рабское же уважение, а презрение и стыд. До чего дошли, с матерями воюют. Пожилые женщины с игрушками как объект разгона — это уже, знаете, способ спозиционировать себя не как силу, а как мерзость. И это сработало, потому что городские власти (а возможно, и власть федеральная) выступили в этой акции полноценными партнерами. Они поймали стилистику и решили перебить трогательность марша трогательностью поведения полиции. Полиция впервые за историю уличных протестов десятых годов выполнила свое предназначение, то есть обеспечила безопасность мирного шествия. На Никитском бульваре было остановлено движение, всем дали возможность его перейти. Наверное, расчет был на вспыхивающую в таких случаях ненависть водителей, но водители высовывались в дождь и кричали одобрительное. Не будешь же публично материть матерей. Из матюгальников вообще говорили с редкими в таких случаях увещевательными интонациями: не толпитесь на дороге, проходите на тротуар, для вас же стараемся.
И вот это наводит уже на умеренно оптимистичную мысль о паритете. О том, что власть впервые выступила не как грубый и открытый враг, а как партнер в игре. Стилистические игры вообще, по-моему, плодотворны, интересны, эстетически ценны. И здесь, в этом соревновании сантиментов, была новая нота: она не то чтобы внушает особые надежды в отношении Собянина, но показывает, что Собянин все-таки не совсем «они», что он способен к диалогу, пусть пока только стилистическому. Сразу говорю, что это не политическая, а, скорее, культурологическая оценка; но эта акция тем и замечательна, что культурный ее аспект важнее политического. Что она дала — или не дала, — мы узнаем после решения Дорогомиловского суда, и я этого решения сейчас, когда пишу, еще не знаю. Оно вполне может быть людоедским — это в сегодняшнем духе, когда конструктивной повестки у властей нет и остается только куражиться. Возражать они не умеют, спорить не хотят и предпочитают давить, но при этом глумиться: видите, какие вы прекраснодушные дураки, вы понадеялись, а надеяться нельзя.
Измываться над надеждой вообще очень легко, соблазнительно, это идеальный способ спозиционировать себя как крутого, вся дворовая шпана знает, что без глумления над жертвой никакое избиение не достигает цели. И я допускаю, что вчерашняя вежливость обманчива, но от этого сам марш не перестает быть оптимистическим свидетельством. Это действительно новый жанр и новая интонация. А что нашлось огромное количество людей, которые никуда не пошли и в свою очередь глумились с диванов, так это как раз естественно: это же не плакат, не агитка — это искусство. Тонко и профессионально срежиссированная художественная акция. И она, как всякое искусство, должна вызывать взаимоисключающие мнения. Мне только странно, хотя в большом количестве дураков как раз нет ничего странного, что эту эстетическую новизну столько людей не уловили. Они говорят: толку нет, можно навредить девочкам, серьезные люди работают, вообще надо уведомлять…
Протесту нужен новый стиль: сила через слабость, победа через жалкость. Не молодежь с уточками, а матери с плюшевыми мишками
Эстетическая глухота Симоньян и распространителей ее обращения для меня не новость, я тут иллюзий не питаю; но купились и другие, менее, так сказать, одномерные люди. Они не почувствовали, что предъявлен новый имидж протеста. Раньше это был имидж, ассоциирующийся, скорее, с Навальным: мы сила, мы здесь власть, мы решительные ребята, мы вас разоблачим и вам отомстим. Теперь, когда в России задавлено всякое общественное движение и любая дискуссия чревата статьей об экстремизме, то есть слово «статья» имеет уже только один и вполне криминальный смысл, нужен новый стиль: сила через слабость, как назвал это Жолковский применительно к лирической героине Ахматовой. Победа через жалкость. Глубоко христианский посыл, если вдуматься — и даже если не вдумываться. Подставление щеки. Принципиальная, показательная беспомощность. Не молодежь с уточками, а матери (и довольно многочисленные отцы, кстати) с плюшевыми мишками. Это впечатляло. И феноменальное количество прессы, которая беспрерывно и даже, пожалуй, слишком неутомимо фотографировала, — свидетельство художественной удачи: картинки-то получились сильные. Мне особенно приятно, что специально заказанная белая майка с надписью «Отец тоже мать» как раз вписалась в эту стилистику, потому что в этом лозунге есть и жалобность, типа пустите меня в ваш теремок, и гордость, и вызов, и насмешка; примерно тот самый синтез. Оппозиция больше не боится быть смешной: кто подставился нарочно, тот победил. Те, кто больше всего боятся быть смешными, уходят со сцены: ситуация такова, что настала эпоха сардонического юмора, сентиментального гротеска. Сама история с «Новым величием» — сочетание инфантильнейшей Ани Павликовой с брутальностью расправы — задает этот стиль; и чем больше они теперь будут давить, тем беспомощнее это будет выглядеть. С какого-то момента жертва перестает плакать и начинает хохотать, на каждый новый удар кривляясь: а что ты еще можешь? И, хочешь не хочешь, этот мяч придется ловить, иначе стыд, позор и осмеяние.
Оппозиция больше не боится быть смешной: кто подставился нарочно, тот победил. Те, кто больше всего боятся быть смешными, уходят со сцены: ситуация такова, что настала эпоха сардонического юмора, сентиментального гротеска.
Инициаторы акции — все сплошь пишущие или играющие люди со стажем — создали картину, но высшие силы (имею в виду не власть) озаботились рамой. Бульвар в огнях, банный запах мокрой листвы, резкое похолодание, бесполезные зонты, мгновенно намокающая одежда, создающая тот же синтез убожества и гордости; масса знакомых лиц (года через два вообще окажется, что там были все), реконструкторы в своих шатрах, служащая фоном абсолютно картонная по сути акция «Времена. Эпохи», то есть имитация истории на фоне настоящей истории, разворачивающейся здесь и сейчас, — все это создавало великолепный компот. И многие, я уверен, запомнят этот день как этапный: не сомневаюсь, что во множестве будущих текстов — романов, стихов — этот марш будет фигурировать как стартовая коллизия, место знакомства героев, например. Очень литературно все получилось, и масса знакомств завязывалась на моих глазах: не все же там были матери, кое-кто пришел и помладше.
Статья написана по материалам с сайта "Сноб"
